Question

Сделать краткое изолжение 10 предложение этого текста викентий иннокентьевич терентиев умер тихо. благостно, как говаривали в старину, с покорной мудростью. редкой чистоты был человек. никому не причинял забот, всю жизнь делал людям добро. и болел он тихо, ничего не требовал, еще и врачам сочувствовал. …был он краснодеревщик, что называется, милостью божьей, но не смотрел на свое рукомесло как на источник делания денег. над шкафами и буфетами, и столами трудился так, словно создавал: музыкальные инструменты. дерево у него пело замысловатой и нежной вязью колонок и накладок, многоликими оттенками полировки. лак он клал, непременно сообразуясь с фактурой дерева. и оно в ответ раскрывало перед ним все свои сокрытые от стороннего глаза тонкости. за сработанную вещь сам никогда не назначал дену. внутренне волновался: как оценит заказчик? никогда не осуждал за скупость, но и не возражал против щедрой суммы. — со стороны-то виднее. я што. мое дело сотворить, ваше — оценить. фабричную мебель старик добрым словом не жаловал: «машина — она без души». жил он на старом арбате. женился рано, на женщине, промучившейся сколько-то лет с первым мужем, запойным пьяницей. детей не нажил. «изувер, он ей все нутро отбил», — говорил викентий иннокентьевич. от бесплодности брака страдал, но жену никогда не попрекал и берег от худой людской молвы. сам не пил, разве что по праздникам пару стопок — одну за здоровье жены, другую за себя: «чтобы бог умения не лишил». и жена говорила: «викеша никогда пьяным не бывал, и меня не то что пальцем не тронул, но и словечка грубого не молвил». дом на старом арбате снесли, а с ним и мастерскую. дали в новом районе просторную двухкомнатную квартиру. сухие дубовые, сосновые и ореховые доски дед сложил в одной из комнат, поставив тут же верстак с токарным станком. и стала она ему мастерской. но, увы, нижние соседи пошли жаловаться «на шум» — хоть шум и был едва слышен. явилась, как водится, комиссия, велела прикрыть мастерскую: «помещение не удовлетворяет производственным условиям и не соответствует санитарным нормам проживания совместно с другими жильцами дома». витиеватую формулировку викентий иннокентьевич не понял, но то, что он кому-то вдруг стал помехой, разом и больно почувствовал, работу свернул. а там подыскал кем-то брошенный в строительной неразберихе развалюху-сарай и соорудил в нем мастерскую. работал здесь до холодов, при свете керосиновой лампы — пока не нагрянули . сарай велели освободить из-за «повышенной опасности воспламенения древесины, самого сооружения и окружающих построек». нового распоряжения старик испугался пуще прежнего и ночью снова перетащил все на квартиру. заново собрал станок, верстак, но работать перестал. боялся давешней комиссии, да и с материалом становилось все туже. не хотел покупать доски, сворованные на фабрике или на стройке, а «официальный» материал — попробуй достань его. вскоре, однако, нашел новое занятие — ходил по домам и ремонтировал мебель. но только старинную. за новую никак не брался. «это разве товар, —- говорил, колупая ногтем доску из прессованных опилок, — труха. ее не отформуешь и линии ей не придашь. опилки они и есть опилки». любил хаживать в мебельные комиссионные магазины. с трудом пробираясь через тесно поставленные шкафы и серванты, поглаживал их шершавой рукой. однажды ахнул: батюшки, буфет! сразу даже не поверил. колонки да столбики вроде его, он когда-то делал, а цвет — чужой. кряхтя и задыхаясь, отодвинул буфет от стены и на задней доске, растерев в кровь палец, оттер заляпанную масляной краской надпись: «в. и. терентьевъ. 1916 годъ». старик прижался к буфету, как к живому, оперся обеими руками и замер, прислушиваясь к поскрипыванию рассохшегося дерева. потом долго с болью вглядывался в разные царапины и выбоины. вспомнил, как давным-давно купил этот буфет известный писатель, заплатив непомерно высокую по тем временам цену: двадцать рублей. впрочем, эта же цена была указана и сейчас на табличке… почти бегом бросился домой, достал из комода припрятанные на похороны деньги, отсчитал нужную сумму и, едва переводя дух, вернулся в магазин. в новенький лифт буфет не уместился, так что грузчики тащили его по узкой лестнице на лямках. викентий иннокентьевич суетился рядом, оберегая детище от новых царапин. оправдывался: «углы-то у нынешних перил вострые. не ровен час…» разменяв девятый десяток, викентий иннокентьевич перестал выходить из дома. лифтом не пользовался, а топать лестницей на восьмой этаж — подламывались ноги, чугунной тяжестью закладывало грудь. лифта он не то что боялся, а так — «из принципу». по той же причине ни разу в жизни не проехал в метро. что его удерживало? кто знает. в бога верить перестал сразу же после революции, иконы снял, но вот, поди ж ты,— в воздух подниматься и под землю спускаться опасался. пока трудился над своим деревом — был здоров, а как приказали закрыть мастерскую — сдавать начал.