Это было давно, в той жизни, которая «не вернётся уже вовеки». Рассказчик шёл по большой дороге, а впереди, в небольшой берёзовой роще, мужики косили траву и пели.
Рассказчика окружали поля «серединной, исконной России».
Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране.
Косцы шли издалека «по нашим, орловским местам» в ещё более плодородные степи, по дороге справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и «охочи к работе». От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.
Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы «заходили на работу» — пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят «страшные своим дурманом грибы-мухоморы», сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!».
Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, «в чём такая дивная прелесть их песни». Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой.
И ещё в том была ... прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.
Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии «обнажая перед собой поляны» и выдыхали песню, в которой «расставались с родимой сторонушкой», тосковали и прощались перед гибелью, но всё-таки не верили «в эту безнадёжность». Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними «родное небо, а вокруг — беспредельная Русь», просторная, свободная и полная сказочных богатств.
Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолёты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.
И ещё было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далёкие дни ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей «древние заступники ... поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля». Наступил конец, «предел божьему прощению».
В повестях автобиографической трилогии «Детство», «В людях» (1913-1916) и «Мои университеты» (1925) М.Горький изображает героя к духовному саморазвитию. Процесс формирования человека был новым в литературе. В известных произведениях о детских годах С.Аксакова, Л.Н.Толстого, А.Н.Толстого основное внимание уделялось изображению внутреннего мира ребенка. Исследователи горьковского творчества считают, что социальная природа героя трилогии, общность судьбы с народом отличают это произведение от других образцов автобиографического жанра.Детство, изображенное Горьким, далеко не прекрасный период жизни. Это не только история души ребенка, но и русская жизнь в определенную эпоху. Герой «Детства» всматривается в эту жизнь, в окружающих людей, пытается понять истоки зла и враждебности, тянется к светлому. Сам писатель много видел и испытал в детстве. Он писал: «Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе: стоит; ибо это — живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.И есть другая, более положительная причина, побуждающая меня рисовать эти мерзости. Хотя они и противны, хотя и давят нас, до смерти расплющивая множество прекрасных душ, — русский человек все-таки настолько еще здоров и молод душой, что преодолевает и преодолеет их».Несмотря на то, что эти высказывания даны писателем лишь в 12-й главе, они являются ведущей нитью повести. Не в хронологическом порядке, последовательно и спокойно движется повествование: картины, нарисованные писателем, возникают как результат наиболее сильных впечатлений, оставшихся в сознании ребенка от столкновений с действительностью. Зная особенности детской психики, Горький показывает мрачное и трагическое в противопоставлении со светлым и радостным, что производит наиболее сильное впечатление на ребенка.Так, на смену тяжелому впечатлению от картин трагической смерти отца приходит ощущение счастья от близости с необыкновенным человеком — бабушкой; картина нечеловеческой жестокости деда во время наказания детей соседствует с описанием задушевной беседы деда с Алешей; инквизиторским развлечениям дядьев противопоставлены добрые и остроумные забавы Цыганка.Важно увидеть «тесный, душный круг жутких впечатлений», в котором жил Алеша в семье Кашириных, как расширялись представления героя о нравах собственного мира за пределами дома деда. Огромное влияние на Алешу оказали те «прекрасные души», с которыми он встретился в доме деда и в окружающем мире и которые вселяли «надежду на возрождение... к жизни светлой, человеческой».Особенность «Детства» состоит в том, что повествование ведется от лица рассказчика. Такой характер изложения не является новым, но сложность заключается в том, что изображаемое в повести видится и глазами ребенка, главного героя, находящегося в гуще событий, и глазами мудрого человека, расценивающего все с позиций большого жизненного опыта. Именно то обстоятельство, что рассказчик сохраняет в повести горячую непосредственность детского восприятия мира и в то же время дает глубокий социально-психологический анализ, позволяет сделать вывод о том, что Горький пытался вызвать отвращение к «мерзостям жизни» и привить любовь к душевно щедрому, стойкому и талантливому русскому народу.
Это было давно, в той жизни, которая «не вернётся уже вовеки». Рассказчик шёл по большой дороге, а впереди, в небольшой берёзовой роще, мужики косили траву и пели.
Рассказчика окружали поля «серединной, исконной России».
Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране.
Косцы шли издалека «по нашим, орловским местам» в ещё более плодородные степи, по дороге справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и «охочи к работе». От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.
Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы «заходили на работу» — пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят «страшные своим дурманом грибы-мухоморы», сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!».
Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, «в чём такая дивная прелесть их песни». Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой.
И ещё в том была ... прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.
Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии «обнажая перед собой поляны» и выдыхали песню, в которой «расставались с родимой сторонушкой», тосковали и прощались перед гибелью, но всё-таки не верили «в эту безнадёжность». Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними «родное небо, а вокруг — беспредельная Русь», просторная, свободная и полная сказочных богатств.
Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолёты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.
И ещё было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далёкие дни ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей «древние заступники ... поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля». Наступил конец, «предел божьему прощению».