Описывая немецкие пистолеты, автор отмечает их изящество, тщательность отделки. "Браунинги и маленькие «Вальтеры» поражали своей игрушечной миниатюрностью, пленительным перламутром рукояток – в этих пистолетах всё было аккуратно выточено, всё сияло женственной нежностью, и была ласковая смертельная красота в прохладных крошечных пульках." Если обратить внимание на выбор выражений для описания - игрушечная миниатюрность, пленительный перламутр, женственная нежность, ласковая смертельная красота, то становится понятно, что автор специально подчеркивает противоречие между эстетической привлекательностью оружия и его назначением. Ведь эти изящные "игрушки" - орудия убийства. Именно поэтому он называет красоту пулек "смертельной".
Чуть дальше автор пишет: "Тогда я многого не понимал... и лишь подсознательно чувствовал некую противоестественность в утончённой красоте орудия смерти, оформленного как дорогая игрушка руками самих людей, смертных, недолговечных."
Я помню, как пугала меня мысль о том, что надо будет когда-то прочесть эти четыре тома с таким серьезным и скучным названием, с бесконечными французскими цитатами...
Но вот «закончен труд упорный», прочитанный роман лежит передо мной, и я смотрю на него с чувством удовлетворения и удивления: состоялось и мое приобщение к «величайшему роману XIX века». Не без усилий пробираясь через французские реплики, привыкая к десяткам, а потом сотням имен и титулов, вникая в родственные отношения героев, я вживалась в роман, в девятнадцатый век, в войну и мир и не заметила, как сроднилась с Андреем и Пьером, с Наташей и княжной Марьей. Вместе с ними я через двенадцатый год, через Бородино... Вместе с Болконским и Николаем Ростовым преодолевала свой страх и мечтала о славе, восторгалась удалью Долохова и Денисова, с удивлением смотрела на нелепого и бесстрашного Пьера.
Сколько может вместить в себя книга? Сколько может понять и открыть человеческий гений? Даже если иметь в виду только «Войну и мир», Толстой кажется бесконечным, неисчерпаемым.
Что дало мне чтение романа? Во-первых, огромный читательский опыт. Немного найдется книг, которые давали бы такую работу уму. Ожили мои знания по истории. Девятнадцатый век стал ближе, понятнее. Да и наше время стало более понятным, сложные человеческие отношения осветились новым светом.
Я продолжаю думать над словами Толстого о роли личности в истории: «...ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей...» Они сплетаются в кольцо, и я не могу найти его начало, а так хочется!
Я думаю о том, как сложна жизнь человека, сам человек. Да, «люди как реки». Мы смотрим, как в зеркало, друг на друга, и все же надеемся, что сможем избежать чужих ошибок, падений.
Роман дал возможность общения с интересными и мудрыми собеседниками. Как не прислушаться к Пьеру, говорившему, что надо жить, надо любить, надо верить, несмотря ни на что! Как его мысль о том, что всем честным людям необходимо объединиться! «Ведь так убежден Пьер.
В этой книге столько умных людей, объясняющих не только то, что было, но и то, что есть сегодня, будет завтра.
Мне кажется, после Толстого я стала лучше думать о людях: ведь в каждом из нас — целый мир, и в нем не Княжне Марье тоже нелегко было со стариком Болконским. Но сколько в ней терпения, понимания. Сколько еще всего в этой книге! Хватит на целую жизнь. Когда-нибудь я перечитаю роман снова и, наверное, снова удивлюсь его неисчерпаемости и мудрости.