Трудно изобразить величественную картину, которую представляло 60-тысячное войско, расположившееся у подошвы холма, на котором Наполеон приказал разбить свои палатки. С этой возвышенности он обозревал всю армию, Неман и мосты, приготовленные для нашей переправы. Мне удалось случайно полюбоваться этим зрелищем. Дивизия Фриана (убит при Бородино), которая должна была находиться в авангарде, сбилась с пути и достигла возвышенности в то время, когда вся армия была уже в сборе. Император, увидев, что мы наконец появились, подозвал Фриана и стал давать ему приказания. В это время дивизия остановилась в ожидании своего начальника перед императорской палаткой; я подошел к группе генералов, составлявших свиту Наполеона. Среди них царствовало зловещее молчание, чуть не уныние.
Когда я позволил себе пошутить, генерал Огюст Коленкур, с которым я был в дружественных отношениях, сделал мне знак и сказал тихонько: «Здесь не смеются. Это великий день». Он указал при этом на противоположный берег реки, как будто хотел присовокупить: «Вот наша могила».
Когда император прекратил разговор с генералом Фрианом, дивизия мимо всех армейских корпусов, направляясь к мостам; вскоре она очутилась на противоположном берегу. Тогда солдаты испустили громкие крики радости, которые привели меня в ужас; они как будто хотели сказать: «Теперь мы на неприятельской земле! Наши офицеры не будут более наказывать нас, когда мы будем кормиться за счет жителей!» До тех пор, согласно строгому предписанию императора, начальству удавалось поддерживать строгую дисциплину. Прокламации напоминали войску, что, проходя по владениям короля прусского, мы находились на территории союзника и что к нему следовало относиться так, как будто мы находились на французской земле. Мы видели, к сожалению, что это приказание нередко было забыто или пренебрежено; но, по крайней мере, войско поступало в таких случаях вопреки приказанию начальства, которое удерживало солдат, говоря: «Когда мы будем на русской земле, вы будете брать все, что захотите...»
Авангард обошел лес, росший у берега, но мы нашли в нем только кое-где следы людей; мы были уже в стране пустынной. Император, принц Невшательский, король Неаполитанский и принц Экмюльский проехались по сосновому бору и были удивлены или, быть может, испуганы тем, что они не видели нигде ни жителей, ни русских солдат. Поляки, посланные на высокие, поросшие лесом холмы, чтобы обозреть местность, донесли, что издали виден арьергард неприятеля, двигавшийся по направлению к Вильне...
В два часа мы вошли в Ковно... Уже в Ковно армейские полки убедились в том, что им придется все уступать гвардии, чем они были весьма недовольны. Мы нашли в городе много всяких съестных припасов, но вскоре было получено приказание поставить у городских ворот караул и не впускать ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов, так как все должно быть предоставлено в распоряжение императорской гвардии, которая одна вступит в город; остальные корпуса, не исключая авангарда, должны были стать по другую сторону города. Таким образом мы стали биваком по дороге в Вильну в двух верстах от города, в сосновом лесу, на берегу Вилии, между тем как император остановился в Ковно, а гвардия грабила магазины и частные дома. Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестностям. Этот пример, конечно, не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам все необходимое. Однако энтузиазм поляков и их желание вернуть самостоятельность были столь велики, что многие из них все же встречали нас как желанных гостей...
Несомненно, Белкин, рассказывая в своих повестях о русских людях, проявляет свою чуткость и отзывчивость по отношению к ним. Особенно он проявляет чуткость по отношению к таким людям, вроде Самсона Вырина. Это образ "маленького человека", беззащитного, бессильного, одинокого, который сгорает, увядает от безысходности. Белкин сильно сочувствует этому герою. Белкин показывает Самсона до отъезда дочери, и после отъезда. Таким образом читатель может сравнить, какой был Самсон раньше и после того, как дочь его покинула. Сам рассказчик очень переживает за судьбу Самсона. Особенно это заметно, когда он приезжает к Самсону во второй раз.
Станционные смотрители-это "маленькие люди" в большой стране,честно выполняющие свой долг,на которых держится страна,но судьбы их очень похожи на печальную жизнь Самсона Вырина.Судьба миллионов "маленьких людей",брошенных и никому ненужных-это судьба Самсона Вырина.Сочувствие "маленьким людям",разбросанным по всем уголкам России,которые днём и ночью, в дождь и снег несут нелёгкую службу,подвергаясь унижениям,оскорблениям и которые бес и бесправны перед начальством,чиновниками и любыми людьми,приезжающими на станции,а самое страшное-они бес и одиноки даже перед собственным горем,не находя сочувствия и понимания у окружающих-поэтому они "маленькие люди"."Адская работа"-вот определение автора тяжести труда станционных смотрителей.Чувства сожаления,досады от бесправности положения "маленьких людей",несправедливого отношения к ним пронизана повесть. Рассказ о судьбе Дуни, начатый Самсоном Выриным, ведётся от лица автора-повествователя чтобы читатель почувствовал позицию автора,его отношение к поднятым проблемам.Через восприятие рассказчика ,акцентируется внимание на главной проблеме "маленького человека",передаётся равнодушие окружающих ,отношение общества к чужим бедам,отсутствие сочувствия и понимания у людей. Пушкин сочувствует Варину,поднимет вопрос "маленького человека ",бес и униженного всеми,а такие люди заслуживают уважения по мнению автора,для маленьких людей-честь превыше всего,а вместо понимания они получают безразличие окружающих,которым чуждо сострадание.Пушкин очень тепло,с состраданием и любовью ,но и с жалостью относится к своему 'маленькому герою',переживает за его горькую судьбу.Размышления просты-не стоит ради своего блага предавать близких людей.Обман и предательство родителей,да и любого человека,эго грех.На чужом несчастье,счастья не постоишь.
Трудно изобразить величественную картину, которую представляло 60-тысячное войско, расположившееся у подошвы холма, на котором Наполеон приказал разбить свои палатки. С этой возвышенности он обозревал всю армию, Неман и мосты, приготовленные для нашей переправы. Мне удалось случайно полюбоваться этим зрелищем. Дивизия Фриана (убит при Бородино), которая должна была находиться в авангарде, сбилась с пути и достигла возвышенности в то время, когда вся армия была уже в сборе. Император, увидев, что мы наконец появились, подозвал Фриана и стал давать ему приказания. В это время дивизия остановилась в ожидании своего начальника перед императорской палаткой; я подошел к группе генералов, составлявших свиту Наполеона. Среди них царствовало зловещее молчание, чуть не уныние.
Когда я позволил себе пошутить, генерал Огюст Коленкур, с которым я был в дружественных отношениях, сделал мне знак и сказал тихонько: «Здесь не смеются. Это великий день». Он указал при этом на противоположный берег реки, как будто хотел присовокупить: «Вот наша могила».
Когда император прекратил разговор с генералом Фрианом, дивизия мимо всех армейских корпусов, направляясь к мостам; вскоре она очутилась на противоположном берегу. Тогда солдаты испустили громкие крики радости, которые привели меня в ужас; они как будто хотели сказать: «Теперь мы на неприятельской земле! Наши офицеры не будут более наказывать нас, когда мы будем кормиться за счет жителей!» До тех пор, согласно строгому предписанию императора, начальству удавалось поддерживать строгую дисциплину. Прокламации напоминали войску, что, проходя по владениям короля прусского, мы находились на территории союзника и что к нему следовало относиться так, как будто мы находились на французской земле. Мы видели, к сожалению, что это приказание нередко было забыто или пренебрежено; но, по крайней мере, войско поступало в таких случаях вопреки приказанию начальства, которое удерживало солдат, говоря: «Когда мы будем на русской земле, вы будете брать все, что захотите...»
Авангард обошел лес, росший у берега, но мы нашли в нем только кое-где следы людей; мы были уже в стране пустынной. Император, принц Невшательский, король Неаполитанский и принц Экмюльский проехались по сосновому бору и были удивлены или, быть может, испуганы тем, что они не видели нигде ни жителей, ни русских солдат. Поляки, посланные на высокие, поросшие лесом холмы, чтобы обозреть местность, донесли, что издали виден арьергард неприятеля, двигавшийся по направлению к Вильне...
В два часа мы вошли в Ковно... Уже в Ковно армейские полки убедились в том, что им придется все уступать гвардии, чем они были весьма недовольны. Мы нашли в городе много всяких съестных припасов, но вскоре было получено приказание поставить у городских ворот караул и не впускать ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов, так как все должно быть предоставлено в распоряжение императорской гвардии, которая одна вступит в город; остальные корпуса, не исключая авангарда, должны были стать по другую сторону города. Таким образом мы стали биваком по дороге в Вильну в двух верстах от города, в сосновом лесу, на берегу Вилии, между тем как император остановился в Ковно, а гвардия грабила магазины и частные дома. Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестностям. Этот пример, конечно, не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам все необходимое. Однако энтузиазм поляков и их желание вернуть самостоятельность были столь велики, что многие из них все же встречали нас как желанных гостей...