В Западной Европе к началу XIX века жанр был очень популярен. писали выдающиеся авторы: в Англии и Шотландии — Уильям Блейк, Роберт Бёрнс, Уильям Вордсворт, Вальтер Скотт, Сэмюэль Тэйлор Кольридж, Роберт Саути и Джордж Гордон Байрон; в Германии — Иоганн Готфрид Гердер, Готфрид Август Бюргер, Иоганн Вольфганг Гёте, Фридрих Шиллер, Людвиг Уланд. Во французской и испанской литературе это жанр был менее распространён.
Традиции литературной сложились к тому времени: в основе — острый сюжет, основанный часто на мифологии, присутствуют фантастические (часто мрачные) мотивы, человек сталкивается с силами рока, нагнетается ощущение чего- то страшного, ужасного.
Жуковского отрицают безраздельную власть страха над человеком: поэт не желает доводить конфликт до трагического предела, смягчая ситуацию. В характерах героев и героинь появляются национальные черты.
Так, например, «русская » Жуковского «Людмила» была написана и напечатана в 1808 году и имела примечание «Подражание Бюргеровой Леноре». Русская публика сразу почувствовала, что это не просто перевод, а действительно подражание. «Людмила» имела огромный успех. В. Г. Белинский писал: «Тогдашнее общество бессознательно почувствовало в этой новый дух творчества — и общество не ошиблось».
«Светлана» уже не требовала подзаголовка «русская »: после её выхода в свет в 1813 году за Жуковским утвердилось звание лучшего русского поэта-романтика, а за Александрой Андреевной Протасовой, в замужестве Воейковой, которой была посвящена , на всю жизнь закрепилось прозвище «Светлана».
Всего Жуковский перевёл и написал около тридцати . Из них мы в школе изучали «Кубок» по Фридриха Шиллера «Водолаз» (5-й класс) и «Перчатка» по одноимённой Шиллера
Объяснение:
Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
Гордость московского дворянства его соприкасаемостью с героическими страницами русской истории, верность традициям, старинному жизненному укладу вызывают уважение, сочувствие поэта. И наоборот — низменность уровня духовного развития, пошлость привычек, ограниченное и самодовольное восприятие вызывают иронию и насмешку автора:
Но в них не видно перемены; Все в них на старый образец... Все то же лжет Любовь Петровна, Иван Петрович так же глуп, Семен Петрович так же скуп...
“Младые грации Москвы” и “архивны юноши” чопорно и неблагосклонно воспринимают провинциальную барышню: свысока, небрежно и самодовольно “озирают Татьяну с ног до головы”, “ее находят что-то странной, провинциальной и жеманной”. Простоту, естественность, непосредственность девушки юные московские дворяне трактуют как недостаток воспитания, неумение вести себя в свете, неумелое желание обратить на себя внимание. Впрочем, общество, признавая за Татьяной право на провинциальную странность, принимает ее в свой круг. Поэт увлеченно и сочувственно описывает московские балы:
Там теснота, волненье, жар, Музыки грохот, свеч блистанье, Мельканье, вихорь быстрых пар Красавиц легкие уборы...
Его завораживает обилие света, громкая музыка, красивые наряды, грациозные движения танцующих. Праздничная суета, “шум, хохот, беготня, поклоны, галоп, мазурка, вальс” привлекают Пушкина красочностью, торжественностью. Татьяна, выросшая в гармоничном единении с природой, задыхается в этом столпотворении на ограниченном пространстве Собрания, она “волненье света ненавидит”:
Ей душно здесь... она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам, В уединенный уголок, Где льется светлый ручеек, Я своим цветам, к своим романам”.
А. С. Пушкин сопереживает героине, рвущейся из круга суеты, условностей, московского чванства на простор природы. Консерватизм, избирательность московского барства отталкивают и поэта, впрочем, и кузины, и тетушки довольно скоро преодолевают городской снобизм в отношении к его героине и искренне желают ей достигнуть, как им кажется, самого главного в жизни: удачно выйти замуж. Уровень общения московского дворянства отдает провинциальной примитивностью и интеллектуальным убожеством. Если в деревне люди просты и бесцеремонны, приветливы и непретенциозны, в московском “свете пустом”, но чопорном, напыщенном духовная ограниченность дворянской среды выглядит отталкивающей:
Татьяна вслушаться желает В беседы, в общий разговор; Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно...
Но воздавая должное интеллектуальной элите страны, являвшейся неотъемной частью столичного дворянства, Пушкин столь же искренне и объективно признает ее количественную незначительность. В основном же общество — напыщенная, холеная, полная великосветских условностей толпа — вызывает у поэта отвращение большее, чем консервативное московское дворянство. Строгие искусственные правила безупречного поведения, благопристойного лицемерия отталкивают поэта неестественностью, безжизненностью, несвободой. Здесь все играют свои роли, однажды усвоенные и одобренные обществом, выражая не личное восприятие, а ролевое ожидание света: и “на эпиграммы падкий, на все сердитый господин”, и “диктатор бальный стоял картинкою журнальной... затянут, нем и недвижим”. Эта наигранность, фальшь, “света суета” в высшей степени неприятна полному жизни и искренности поэту и он выносит устами Татьяны строгий вердикт столичному дворянству