Что мы знаем о нашей Войне? То, что она была. И что были молодые и красивые бабушки (прабабушки), дедушки (прадедушки), которые воевали – спасали. И только…
Однако когда мы смотрим «Иваново детство» Тарковского, «Летят журавли» Калатозова, военные фильмы Германа и Ростоцкого, экранизации Бондарчука, мы знаем о ней все. Все! То, как они (мы?) победили, что они – Боги Войны, что они – вечны.
Смотрела «Судьбу человека» и была уверена, что после стольких прочтений шолоховской книги не заплачу. И заплакала. В тот момент, когда Андрей (С. Бондарчук) сказал малолетнему Ванюшке ненастоящую правду (но ту, что важнее и выше любой настоящей): «А ты знаешь, кто я такой? Я твой отец».
Бог Войны – тот, чье сердце умягчается за считанные секунды от горького взгляда ребенка и способно стучать после «смерти», Сергей Бондарчук, который не стесняется играть зашкаливающую восторженность, мягкость, акварельное умиление (неожиданные в зачерствевшем от горя человеке) – секунды чуда, минуты самого настоящего Молчания и Смысла. Больше, чем кино.
Это фильм пиковых событий, поступков и переживаний, и он вполне может удостоиться прозвания «сентиментальный» за нескрываемое, прямое, настойчивое обращение к самым потаенным струнам зрительских сердец. Однако есть более подходящие слова для его характеристики – сердце- и душещипательный. Яркая экспрессивность этих выражений полностью соответствует явной экспрессивности киноповествования Бондарчука. До предела насыщена эмоциями сцена, где наши пленные поют Катюшу, которая звучит, словно выстрелы ружей, а значит — тоже борьба (воистину Бондарчук – мастер массовок, в них — неглавных нет). Сверхэмоциональны увеличенная камерой улыбка доктора и его повторяющиеся вопросы: «Товарищи, раненые есть? Есть раненые…». Как яркий, экзальтированный полет снята сцена побега Андрея Соколова из лагеря. Бог Войны – стремительный, освещенный огромными лучами солнца, – как птица в небо, врывается в колосящееся поле, лежит раскинув руки, словно крылья, взятый камерой будто с высоты птичьего полета. Но даже с такой высоты – Соколов огромен и силен от прикосновения к родной земле. Он принадлежит ей, она – ему. Без сомнений. И это та чистая правда и тот чистый патриотизм, которые помогли ему победить.
Ключевая сцена фильма: начальник лагеря В-14 предложил «русскому Ивану» перед смертью выпить за победу немецкого оружия. На что получил ответ: «Я непьющий». Зато он – ЖИВОЙ – пьет за свою погибель три огромных стакана, закусывая только после третьего небольшим кусочком хлеба. Крепость водки – крепость характера, достоинство — пить за свою смерть не кланяясь, не приседая, не моля о пощаде, даже не беря «великодушно» предложенную закуску, твердость – смотреть прямо в лицо врага, побеждая его и свою смерть одним взглядом.
Вопрос: может ли все это обычный человек?
В монументальном советском искусстве очень любили укрупнять людей. Но не всегда это выглядело естественно и достойно. Бондарчук показал глыбу, человечище, в существование, в возможность которого почему-то невозможно не верить. Как и у Эйзенштейна, у него был дар увеличивать и «приподнимать» личность без фальши.
Он жил в эпоху, когда официально «не было» Бога. И он своей режиссерской волей перенес все источники выживания, всю мощь, все Небо — в Ч е л о в е к а. Его бог Войны — источник высшей справедливости, у него врожденный инстинкт добра и он — проводник истины, правды, чуда.
Вопреки всякой исторической логике, мне кажется, что «Судьба человека» очень религиозна. В подтексте. Когда Андрей и Ванюшка изображаются в паре, как-то самой собой вдруг приходит понимание, что их двойничество – иллюстрация глубоко религиозной идеи: необходимо видеть в другом человеке себя, невозможно жить только для себя…
Любившие Толстого Шолохов и Бондарчук вообще каждому своему произведению могли бы в качестве эпиграфа предпослать его слова «чтобы не для одного меня шла моя жизнь»… И личная война Андрея Соколова выиграна только тогда, когда он это понял. И его «трофей», Ванюшка, кидаясь ему на шею, кричит: «Папка, родненький! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь».
Победа
2.У Маруси грязное личико, белокурые волосы, головка покачивалась на тонкой шее, как головка полевого колокольчика. Короленко описывал Марусю с уменьшительно-ласкательных слов, тем самым, читая повесть, Маруся вызывает у нас чувство жалости и сострадания. В произведении Марусю сравнивают с Соней, сестрой Васи. Они одного возраста, но это только одно их сходство. Соня кругла, как пышка, и упруга, как мячик, Маруся же тоненькая, камень высосал из неё жизнь, она очень редко смеялась, смех её был очень тихий, а Соня смеялась звонко и её легко было рассмешить. Маруся была одета в старое грязное платьице, в косе у неё не было лент. У Сони было много красивых нарядов, она всегда была чистенькой и аккуратной.
2.У Маруси грязное личико, белокурые волосы, головка покачивалась на тонкой шее, как головка полевого колокольчика. Короленко описывал Марусю с уменьшительно-ласкательных слов, тем самым, читая повесть, Маруся вызывает у нас чувство жалости и сострадания. В произведении Марусю сравнивают с Соней, сестрой Васи. Они одного возраста, но это только одно их сходство. Соня кругла, как пышка, и упруга, как мячик, Маруся же тоненькая, камень высосал из неё жизнь, она очень редко смеялась, смех её был очень тихий, а Соня смеялась звонко и её легко было рассмешить. Маруся была одета в старое грязное платьице, в косе у неё не было лент. У Сони было много красивых нарядов, она всегда была чистенькой и аккуратной.
Однако когда мы смотрим «Иваново детство» Тарковского, «Летят журавли» Калатозова, военные фильмы Германа и Ростоцкого, экранизации Бондарчука, мы знаем о ней все. Все! То, как они (мы?) победили, что они – Боги Войны, что они – вечны.
Смотрела «Судьбу человека» и была уверена, что после стольких прочтений шолоховской книги не заплачу. И заплакала. В тот момент, когда Андрей (С. Бондарчук) сказал малолетнему Ванюшке ненастоящую правду (но ту, что важнее и выше любой настоящей): «А ты знаешь, кто я такой? Я твой отец».
Бог Войны – тот, чье сердце умягчается за считанные секунды от горького взгляда ребенка и способно стучать после «смерти», Сергей Бондарчук, который не стесняется играть зашкаливающую восторженность, мягкость, акварельное умиление (неожиданные в зачерствевшем от горя человеке) – секунды чуда, минуты самого настоящего Молчания и Смысла. Больше, чем кино.
Это фильм пиковых событий, поступков и переживаний, и он вполне может удостоиться прозвания «сентиментальный» за нескрываемое, прямое, настойчивое обращение к самым потаенным струнам зрительских сердец. Однако есть более подходящие слова для его характеристики – сердце- и душещипательный. Яркая экспрессивность этих выражений полностью соответствует явной экспрессивности киноповествования Бондарчука. До предела насыщена эмоциями сцена, где наши пленные поют Катюшу, которая звучит, словно выстрелы ружей, а значит — тоже борьба (воистину Бондарчук – мастер массовок, в них — неглавных нет). Сверхэмоциональны увеличенная камерой улыбка доктора и его повторяющиеся вопросы: «Товарищи, раненые есть? Есть раненые…». Как яркий, экзальтированный полет снята сцена побега Андрея Соколова из лагеря. Бог Войны – стремительный, освещенный огромными лучами солнца, – как птица в небо, врывается в колосящееся поле, лежит раскинув руки, словно крылья, взятый камерой будто с высоты птичьего полета. Но даже с такой высоты – Соколов огромен и силен от прикосновения к родной земле. Он принадлежит ей, она – ему. Без сомнений. И это та чистая правда и тот чистый патриотизм, которые помогли ему победить.
Ключевая сцена фильма: начальник лагеря В-14 предложил «русскому Ивану» перед смертью выпить за победу немецкого оружия. На что получил ответ: «Я непьющий». Зато он – ЖИВОЙ – пьет за свою погибель три огромных стакана, закусывая только после третьего небольшим кусочком хлеба. Крепость водки – крепость характера, достоинство — пить за свою смерть не кланяясь, не приседая, не моля о пощаде, даже не беря «великодушно» предложенную закуску, твердость – смотреть прямо в лицо врага, побеждая его и свою смерть одним взглядом.
Вопрос: может ли все это обычный человек?
В монументальном советском искусстве очень любили укрупнять людей. Но не всегда это выглядело естественно и достойно. Бондарчук показал глыбу, человечище, в существование, в возможность которого почему-то невозможно не верить. Как и у Эйзенштейна, у него был дар увеличивать и «приподнимать» личность без фальши.
Он жил в эпоху, когда официально «не было» Бога. И он своей режиссерской волей перенес все источники выживания, всю мощь, все Небо — в Ч е л о в е к а. Его бог Войны — источник высшей справедливости, у него врожденный инстинкт добра и он — проводник истины, правды, чуда.
Вопреки всякой исторической логике, мне кажется, что «Судьба человека» очень религиозна. В подтексте. Когда Андрей и Ванюшка изображаются в паре, как-то самой собой вдруг приходит понимание, что их двойничество – иллюстрация глубоко религиозной идеи: необходимо видеть в другом человеке себя, невозможно жить только для себя…
Любившие Толстого Шолохов и Бондарчук вообще каждому своему произведению могли бы в качестве эпиграфа предпослать его слова «чтобы не для одного меня шла моя жизнь»… И личная война Андрея Соколова выиграна только тогда, когда он это понял. И его «трофей», Ванюшка, кидаясь ему на шею, кричит: «Папка, родненький! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь».
Победа