В мае 1816 года, повествует рассказ Пушкина, я, тогда ещё молодой человек, промокнув под проливным дождём, заехал на одну дорожную станцию и заказал себе чаю. Поставить самовар побежала Дуня, дочь станционного смотрителя Самсона Вырина – девушка необычайной красоты, лет всего 14 отроду. Мне она очень понравилась. Когда Дуня вернулась с чаем, я завязал с ней разговор и был очарован её умным и приятным обхождением. При моём отъезде со станции смотритель приказал дочери проводить меня до лошадей. В сенях я выпросил у Дуни позволение поцеловать её, и этот горячий поцелуй вспоминается мне до сих пор.
Три или четыре года спустя я вновь ехал в тех же местах, горя нетерпением узнать, что же случилось за это время с Дуней и её отцом. Станционное помещение уже не отличалось прежней ухоженностью и чистотой. Смотритель Вырин сильно постарел. Он имел молчаливый вид и разговорился лишь после того, как я угостил его несколькими стаканами пунша.
На вопрос о Дуне станционный смотритель рассказал грустную историю. Три года назад зимой на станцию заехал некий гусар. Он тотчас же обратил на Дуню внимание, перестал спешить с отъездом в дальнейший путь и заказал себе ужин. После ужина этому посетителю внезапно стало плохо. Дуня начала ухаживать за больным, который в знак благодарности постоянно пожимал ей руку. Через пару дней оправившийся гусар уже беседовал с Дуней, как с давней знакомой. Выезжая со станции, он предложил прокатить девушку в своей кибитке до церкви на краю деревни. Смотритель не препятствовал. Гусар с Дуней уехали, а к вечеру правивший их лошадьми ямщик вернулся обратно и рассказал: он довёз их обоих не до церкви, а до соседней станции, и от неё они поехали дальше.
Горю старика-смотрителя не было предела. Он понял, что болезнь гусара была притворной. Заболев и сам сильной горячкой, смотритель после выздоровления отправился в Петербург. Из подорожной Вырин узнал, что именно туда направился гусар, носивший фамилию Минский.
Смотритель разузнал в столице, где живёт Минский, и пошёл к нему домой. Увидев, его гусар вспыхнул. Бедный отец просил вернуть ему дочь, говоря, что теперь Минский уже натешился Дуней, так пусть не губит её понапрасну. Минский в ответ уверял, что Дуня уже отвыкла от своего прежнего бедного состояния и будет счастлива с ним, а не с отцом. Сунув в руку смотрителю, несколько ассигнаций, он вытолкнул его за дверь.
Вырин был в отчаянии. Несколько дней он ходил мимо дома, где жил гусар, и раз увидел, как тот проехал мимо на щегольских дрожках. Смотритель побежал вслед. Минский остановился перед одним подъездом и вошёл в него. Смотритель догадался: там, скорее всего, и живёт его Дуня. Пойдя вслед за гусаром, он вступил в одну из квартир и пошёл внутрь её, хотя его и задерживала служанка.
Минский сидел в кресле, а на ручке рядом с ним – роскошно одетая Дуня, которая с нежностью наматывала волосы гусара на свои пальцы. Увидев отца, дочь лишилась чувств. Разъярённый Минский подошёл к смотрителю, схватил его за ворот и выбросил на лестницу. Вырин хотел подать на гусара жалобу, но, поразмыслив, махнул рукой, оставил эту бесполезную затею и вернулся на свою станцию. Во время своего рассказа обо всём этом, он беспрестанно вытирал слёзы полой одежды.
Я с грустью покинул станционного смотрителя. Несколько лет спустя мне довелось вновь проезжать через те места. Станцию к тому времени уже закрыли, хотя прежний домишко её ещё стоял. Там жил уже не Вырин, а семья пивовара. Жена последнего поведала мне, что смотритель умер, совсем спившись перед кончиной. Вырина похоронили на местном кладбище, и летом на его нищую могилу заезжала какая-то богатая барыня с тремя маленькими детьми. Она долго лежала на могильном холмике, а потом пошла к попу и заказала службу по усопшему.
Усім подобаються люди турботливі, уважні, здатні до словом, і ділом. Звідки ж тоді береться байдужість до всіх і до всього: до близьких, до колег, до своєї справи, та й до самого життя?
Мені здається, багато що починається зі звичайного егоїзму. Власне «я» стає понад усе. Може, зараз час такий? Мені ні з чим порівнювати. Але бабуся часто каже, що раніше люди були довірливіші, уважніші, частіше допомагали одне одному. А тепер багатьох так і виховують: покладайся тільки на себе, нічого для інших задарма не роби, до ншому — відбереш у себе.
Деякі так і чинять. Знаю одного відмінника. Справжнього. Краще за всіх на науках знається. Але ніколи нікому не допоміг, навіть своїм друзям. На будь-яке прохання знайде якусь відмовку. Ще б пак: так він один-єдиний отримає дванадцять балів, він один буде лідером, а якщо до товаришу — дивишся, і той виб'ється в перші учні.
Мабуть, справа все ж таки не в часі. Егоїсти були завжди. І навіть дуже хороша людина може пригадати щось, за що їй згодом було соромно. Однокласник хворіє вже цілий місяць, а його ніхто не провідає, не поцікавиться, як він себе почуває і що з ним. Учитель просить до з генеральним прибиранням класу — нашого ж таки класу, — а деякі намагаються непомітно втекти. Мама повертається додому стомлена, а нам все ніколи їй до бо ми поспішаємо на прогулянку з приятелем.
Ось з такої «маленької» байдужості починається байдужість велика, більш серйозна, яка переростає у холодний, бездушний розрахунок у стосунках з будь-якою людиною, у бажання вбачати в усьому джерело матеріальних благ.
Іноді за цим настає і байдужість до самого себе, до всього життя. Ніщо не тішить серце, все навколо робиться якимось нецікавим. Втрачається смак життя. Може розвинутися депресія. Я хочу сказати такій людині: поглянь навколо себе! У житті так багато хороших людей! А скільки їх потребує твоєї до турботи! Навіть просто твоєї уваги. Якщо ти не будеш байдужим, життя так чи інакше обернеться до тебе світлим боком! Однак хороші вчинки робляться не з розрахунку, а за покликом душі.