о всех рассказах присутствует один и тот же герой — дворянин Петр Петрович. Он очень любит охоту, много путешествует и рассказывает о случаях, которые с ним произошли. Встречаемся мы с Петром Петровичем и в «Бирюке» , где описывается его знакомство с загадочным и мрачным лесником по прозвищу Бирюк, «которого все окрестные мужики боялись как огня» . Встреча происходит в лесу во время грозы, и лесник приглашает барина к себе в дом укрыться от непогоды. Петр Петрович принимает приглашение и оказывается в старой избе «из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой» . Он замечает мелочи невеселого существования семьи лесника. Его жена «с прохожим мещанином сбежала» . И остался Фома Кузьмич один с двумя маленькими детьми. Старшая дочь Улита, сама еще ребенок, нянчит малыша, баюкая его в люльке. Бедность и семейное горе уже наложили отпечаток на девочку. У нее понурое «печальное личико» , робкие движения. Описание избы производит гнетущее впечатление. Все здесь дышит печалью и убогостью: «изорванный тулуп висел на стене» , «лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая» , «в углу валялась груда тряпок» , «горький запах остывшего дыма» витал повсюду и мешал дышать. Сердце в груди Петра Петровича «заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу» . Когда дождь , лесник услышал звук топора и решил поймать нарушителя. Барин пошел вместе с ним.
Вором оказался «мужик мокрый, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой» , который, по-видимому, не от хорошей жизни пошел на воровство. У него «испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены» . Он умоляет Бирюка отпустить его с лошадью, оправдываясь, что «с голодухи… детки пищат» . Трагичность голодной крестьянской жизни, тяжелого быта предстает перед нами в образе этого жалкого отчаявшегося человека, который восклицает: «Пришиби — один конец; что с голоду, что так — все едино» .
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь - в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает "трам-трам",
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. "Допусти",- говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: "Гони!
Наш не любит оборванной черни!"
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: "Суди его бог!",
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами...
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят...
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их Но счастливые глухи к добру...
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.