А. С. Пушкин рассказывает о князе Олеге как о былинном богатыре. Ему покорны воды и суша, его щит висит на воротах Цареграда, его боятся и ему завидуют недруги, «и пращ, и стрела, и лукавый кинжал» не могут нанести ему ран. А. С. Пушкин рассказывает легенду о том, как, возвращаясь из похода, Олег встретил кудесника. В ответ на вопрос князя, «...скоро ль, на радость соседей-врагов, могильной засыплюсь землею?» , кудесник ответил: «...примешь ты смерть от коня своего» .
У Олега был очень хороший конь, который много раз ему жизнь во время сражений. Князь называл его товарищем, верным другом, верным слугой. Когда Олег услышал предсказание кудесника, он решил расстаться с конем и приказал отвести коня в луга и хорошо за ним ухаживать. Олег думал, что так он сумеет избежать своей смерти много лет. Было много походов, битв. Князь Олег не погиб. Во время одного пира Олег вспомнил о своем старом боевом друге — коне. Ему сказали, что конь уже умер. Олег рассердился: зря он поверил тогда кудеснику и расстался с любимым конем. Он захотел увидеть кости коня и вместе с гостями пошел на берег Днепра. Там он ногой «на череп коня наступил и молвил: «Спи, друг одинокий! Твой старый хозяин тебя пережил» . Но в этот момент из черепа коня выползла змея, обвилась вокруг ног и ужалила князя. Так сбылось предсказание кудесника.
В летописях нет сведений о том, как в действительности умер князь Олег. Легенда об Олеге, так красиво рассказанная А. С. Пушкиным в форме старинной песни, становится похожей на правду.
Объяснение:
ответ: Некто Кондрашин, Геннадий Сергеевич, в меру полненький гражданин, голубоглазый, слегка лысеющий, с надменным, несколько даже брезгливым выражением на лице, в десять часов без пяти минут вошел в подъезд большого глазастого здания, взял в окошечке ключ под номером 208, взбежал, поигрывая обтянутым задком, на второй этаж по длинному коридору, отомкнул комнату номер 208, взял местную газету, которая была вложена в дверную ручку, вошел в комнату, повесил пиджак на вешалку и, чуть поддернув у колен белые отглаженные брючки, сел к столу. И стал просматривать газету. И сразу наткнулся на статью своего шефа, «шефуни», как его называли молодые сотрудники. И стал читать. И по мере того, как он читал, брезгливое выражение на его лице усугублялось ещё насмешливостью.
— Боженька мой! — сказал он вслух. Взялся за телефон, набрал внутренний трехзначный номер.
Телефон сразу откликнулся:
— Да. Яковлев.
— Здравствуй! Кондрашин. Читал?
Телефон чуть помедлил и ответил со значительностью, в которой тоже звучала насмешка, но скрытая:
— Читаю.
— Заходи, общнемся.
Кондрашин отодвинул телефон, вытянул тонкие губы трубочкой, ещё пошуршал газетой, бросил её на стол небрежно и подальше, чтоб видно было, что она брошена и брошена небрежно… Поднялся, походил по кабинету.
Он , слегка изображал из себя кинематографического американца: все он делал чуть размашисто, чуть небрежно… Небрежно взял в рот сигарету небрежно щелкнул дорогой зажигалкой, издалека небрежно бросил пачку сигарет на стол. И предметы слушались его: ложились, как ему хотелось, — небрежно, он делал вид, что он не отмечает этого, но он отмечал и был доволен.
Вошел Яковлев. Они молча — небрежно друг другу руки. Яковлев сел в кресло, закинул ногу на ногу, при этом обнаружились его красивые носки.
— А? — спросил Кондрашин, кивнув на газету. — Каков? Ни одной свежей мысли, болтовня с апломбом, — он, может быть, и походил бы на американца, этот Кондрашин, если б нос его, вполне приличный нос, не заканчивался бы вдруг этаким тамбовским лапоточком, а этот лапоточек ещё и — совсем уж некстати — слегка розовел, хотя лицо Кондрашина было сытым и свежим.
— Не говори, — сказал Яковлев, джентльмен попроще. И качнул ногой.
— Черт знает! — воскликнул Кондрашин, продолжая ходить по кабинету и попыхивая сигаретой. — Если нечего сказать, зачем тогда писать?
— Откликнулся. Поставил вопросы…
— Да вопросов-то нет! Где вопросы-то?
— Ну как же? Там даже есть фразы: «Мы должны напрячь все силы…», «Мы обязаны в срок…»
— О да! Лучше бы уж он напрягался в ресторане — конкретнее хоть. А то именно — фразы.
— В ресторане — это само собой, это потом.
— И ведь не стыдно! — изумлялся Кондрашин. — Все на полном серьезе… Хоть бы уж попросил кого-нибудь, что ли. Одна трескотня, одна трескотня, ведь так даже для районной газеты уже не пишут. Нет, садится писать! Вот же Долдон Иваныч-то.
— Черт с ним, чего ты волнуешься-то? — искренне спросил Яковлев. — Дежурная статья…
— Да противно все это.
— Что ты, первый год замужем, что ли?
— Все равно противно. Бестолково, плохо, а вид то, посмотри, какой, походка одна чего стоит. Тьфу!.. — и Кондрашин вполне по-русски помянул «мать».
— Ну почему?! За что? Кому польза от этого надутого дурака. Бык с куриной головой…
— Что ты сегодня? — изумился теперь Яковлев. — Какая тебя муха укусила? Неприятности какие-нибудь?
— Не знаю… — Кондрашин сел к столу, закурил новую сигарету. — Нет, все в порядке. Черт её знает, просто взбесила эта статья. Мы как раз отчет готовим, не знаешь, как концы с концами свести, а этот, — Кондрашин кивнул на газету, — дует свое… Прямо по морде бы этой статьей, по морде бы!..
Объяснение:
