«Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя делятся на две изданных с небольшим промежутком времени (в 1831 и 1832 гг.) части. Каждая из них предваряется предисловием вымышленного автора, пасичника (пчеловода) Рудого Панько. Панько сообщает, что услышал записанные им рассказы во время зимних вечеров на малороссийском хуторе Диканька от собравшихся скоротать время на посиделках односельчан.
Тема ума – центральная в произведении, заявленная еще в заглавии. Известно, что сначала Грибоедов хотел назвать комедию «Горе уму». В этом заглавии отражалось то, что носитель ума терпит гонения со стороны окружающих. Однако затем он переменил его на «Горе от ума». Здесь имеется уже другой смысл: горе переносит не только сам носитель ума, но и все его окружение. И действительно, второе заглавие глубже отражает то, что происходит по ходу сюжета: Чацкому непросто, однако непросто и представителям московского дворянства, которые соприкасаются с ним… Если говорит об уме, то в комедии постоянно идет игра значением этого слова. Существует два понятия ума: ум Чацкого и ум «фамусовского общества». Ум Чацкого заключается в его умении свободно мыслить, видеть суть окружающих явлений. Он – носитель передовых идей: освобождение крестьян от рабства, новые ценности жизни (отличные от чинопоклонства, праздного времяпрепровождения). Кроме того, Чацкий отличается выразительной речью, любит бросать меткие фразы («говорит, как пишет»). С этой стороны Чацкий умен. С другой стороны, он (как отмечал еще Пушкин) выглядит глупым, когда пытается донести свои идеи людям, которые не хотят их слушать. О глуп во всем, что касается людей, а также в том, что связано с житейской практичностью (которая так ценится в «фамусовском обществе»). Если говорить о представителях московского общества, то они глупы в том, в чем умен Чацкий. Они живут лишь для того, чтобы зарабатывать деньги и добиваться положения в обществе, совершенно не думают о том, что происходит вокруг. Однако у них присутствует собственная «житейская мудрость», которой они руководствуются в жизни. Она заключается в том, чтобы уметь найти подход к нужному человеку, знать свое место в обществе и вести себя исходя из этого и, таким образом, обеспечить себе спокойную жизнь. Фамусов пытается поучать Чацкого, рассказывая ему о своих жизненных воззрениях. Молчалин тоже обладает этой «житейской мудростью» (он очень хитер) и умеет постоянно входить в нужную ему роль (с Софьей казаться романтичным влюбленным юношей, с Фамусовым и гостями бала – послушным и кротким, с Лизой стать развязным, с Чацким – равнодушным). Вот что говорит про него Софья: Конечно, нет в нем этого ума, Что гений для иных, а для иных чума, Который скор, блестящ и скоро опротивит, Который свет ругает наповал, Чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал; Да эдакий ли ум семейство осчастливит? В этих строках Софья противопоставляет ум Молчалина и ум Чацкого. И тяготеет к первому (как и все московское общество). В итоге автор комедии показывает, что по-настоящему умные люди редко ценятся в обществе, состоящем из дураков. И более того, их ум может показаться сумасшествием – как это и случилось с Чацким.
Художественные и стилевые особенности «Повести временных лет» «Повесть временных лет», где рассказ о событиях современности предваряется припоминаниями о деяниях славных князей веков — Олега Вещего, Игоря, Ольги, Святослава, Владимира, сочетает оба эти стиля. В стиле монументального историзма ведется, например, изложение событий времени Ярослава Мудрого и его сына — Всеволода. Достаточно напомнить описание битвы на Альте (ПВЛ, с. 97—98), принесшей Ярославу победу над «окаянным» Святополком, убийцей Бориса и Глеба: Святополк пришел на поле боя «в силе тяжьце», Ярослав также собрал «множьство вой, и изыде противу ему на Льто». Перед битвой Ярослав молится богу и своим убитым братьям, прося их на противнаго сего убийцю и гордаго». И вот уже войска двинулись навстречу друг другу, «и покрыша поле Летьское обои от множьства вой». Лонгсливы для мужчин -выбор поклонников casual и спортивного стиля! Выбирай и покупай онлайн. На рассвете («въсходящу солнцу») «бысть сеча зла, яка же не была в Руси, и за рукы емлюче сечахуся, и сступашася трижды, яко по удольемь [долинам, ложбинам] крови тещи». К вечеру Ярослав одержал победу, а Святополк бежал. Ярослав вступил на киевский престол, «утер пота с дружиною своею, показав победу и труд велик». Все в этом рассказе призвано подчеркнуть историческую значительность битвы: и указание на многочисленность войск, и детали, свидетельствующие об ожесточенности битвы, и патетическая концовка — Ярослав торжественно восходит на киевский престол, добытый им в ратном труде и борьбе за «правое дело». И в то же время оказывается, что перед нами не столько впечатления очевидца о конкретной битве, сколько традиционные формулы, в которых описывались и другие сражения в той же «Повести временных лет» и в последующих летописях: традиционен оборот «сеча зла», традиционна концовка, сообщающая, кто «одоле» и кто «бежа», обычно для летописного повествования указание на многочисленность войск, и даже формула «яко по удольемь крови тещи» встречается в описаниях других сражений. Словом, перед нами один из образцов «этикетного» изображения битвы. С особой заботой выписывают создатели «Повести временных лет» некрологические характеристики князей. Например, по словам летописца, князь Всеволод Ярославич был «издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя [заботился о несчастных и бедных], въздая честь епископом и презвутером [попам], излиха же любяше черноризци, и подаяше требованье им» (ПВЛ, с. 142). Этот тип летописного некролога будет не раз использован летописцами XII и последующих веков.
Применение литературных формул, предписываемых стилем монументального историзма, придавало летописному тексту особый художественный колорит: не эффект неожиданности, а, напротив, ожидание встречи со знакомым, привычным, выраженным в «отшлифованной», освященной традицией форме, — вот что обладало силой эстетического воздействия на читателя. Этот же прием хорошо знаком фольклору — вспомним традиционные сюжеты былин, троекратные повторы сюжетных ситуаций, постоянные эпитеты и тому подобные художественные средства.
Стиль монументального историзма, таким образом, не свидетельство ограниченности художественных возможностей, а, напротив, свидетельство глубокого осознания роли поэтического слова. Но в то же время этот стиль, естественно, сковывал свободу сюжетного повествования, ибо стремился унифицировать, выразить в одинаковых речевых формулах и сюжетных мотивах различные жизненные ситуации.
