В произведении Джонатана Свифта Гулливер — англичанин, сын мелкого помещика из Ноттингемпшира, третий из пяти сыновей. Три года он учился в Кембридже, и ещё четыре — у хирурга. Увлечением его жизни стали путешествия, которые он совершал в качестве судового врача, но так и не сумел проявить в странствиях свои медицинские навыки. После трёх с половиной лет службы на море он осел, женился на некоей Мери Бертон (по совету друзей), но потом, когда финансовое положение его ухудшалось, несколько раз снова выходил в море. Лэмюэль имеет замечательные к языкам. Особой приверженности к врачебному делу он не проявляет, больше его, судя по описаниям, занимает морское дело. Человек он обстоятельный, даже чрезмерно честный, не стесняющийся представать перед читателям в непривлекательном или смешном свете. Никаким порокам не подвержен чрезмерно, очень щепетилен в вопросах чести, патриот. Склонен к дружеской привязанности, но в любовных вопросах скорее холоден. При этом его не назовёшь мыслителем, он не блещет остротой ума, достаточно ограничен в суждениях и склонен к восторженности. Он совершенно всерьёз говорит те вещи, которые автор его устами высмеивает. Нередко фамилию «Гулливер» используют в переносном смысле, подразумевая великана. Однако Гулливер был человеком обычного роста и гигантом был только с точки зрения лилипутов, а потом и сам оказался лилипутом в Бробдингнеге.
Дворник Николай сидел в дворницкой и недоумевая смотрел на сапоги лежавшие перед ним на лавке. Случилось странное, почти невероятное. Сапоги были не сшиты, а построены давно великим архитектором, сапожником Романом Петровым пьяницей неимоверным, но и мастером каких больше не осталось. И вот сапоги Романовой работы кончились. Не то, чтобы кончились они совсем нежданно. Нет, признаки грозящей им старости намечались раньше и не один раз. Три пары каблуков и две подошвы переменил на них Николай. А как это случилось неизвестно... Снес их к сапожнику Романову наследнику, но наследнику. ни таланта, а мастерской. Тот как увидал поднеся к свету сразу сказал, что больше чинить не чего, кожа не выдержит. Николай и сам видел это и ни какой особенной надежды не питал.
