Внешность Жилина: «...А Жилин хоть невелик ростом, а удал был...» Внешность Костылина: «...мужчина грузный, толстый...» «...высокий, толстый...» Жилин – небогатый дворянин: "...я не богат..." Костылин – состоятельный дворянин: "...он, может, богат..." Жилин – строптивый человек. Он не смиряется с обстоятельствами: "...Вот, – говорит Жилину, – ты все серчаешь..." Костылин смиряется с обстоятельствами: «...а товарищ твой смирный...» Жилин – оптимист. Он надеется, что из плена можно сбежать: «...Бог даст – и сам выберусь...» Костылин - пессимист. Он не верит, что из плена можно сбежать: "...Да как же бежать? Мы и дороги не знаем...» Жилин надеется только на себя. Его бедная мать не может выкупить его из плена: «...Что ж ты будешь сидеть? Хорошо, пришлют денег, а то ведь и не соберут...» Костылин ждет, когда его семья пришлет выкуп за него: "...Костылин еще раз писал домой, все ждал присылки денег и скучал..." Жилин в плену занимается рукоделием: «...А Жилин на всякое рукоделье мастер был...» Костылин в плену ничего не делает и спит: «...сидит в сарае и считает дни, когда письмо придет, или спит...» Жилин – храбрый человек. Он не робеет перед татарами: «...Эх, – думает Жилин, – с ними что робеть, то хуже...» Костылин – трусливый человек: «...только увидал татар – закатился что есть духу к крепости..." «...А Костылин заробел..." Жилин – ловкий мужчина: «...Рванулся он, скинул с себя татар, – да еще соскакали с коней трое на него, начали бить прикладами по голове...» Костылин – неуклюжий мужчина: "...Полез и Костылин, да зацепил камень ногой, загремел..." Жилин – выносливый, мужественный человек: "...Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. Нагнется, подправит, подкинет, чтоб повыше сидел на нем Костылин, тащит его по дороге..." Костылин – слабый, изнеженный человек: "...Пошел Костылин босиком – еще того хуже: изрезал все ноги по камням и все отстает..." Жилин – надежный товарищ. Он не бросает Костылина в беде: «...Бросить товарища не годится...» Костылин – ненадежный человек. Он бросает Жилина в беде: «...А Костылин, заместо того чтобы подождать, только увидал татар – закатился что есть духу к крепости...»
Затишье перед боем.
На опушке соснового бора молоденький лейтенант и батальон солдат сели на ещё не остывшие корневища, расстегнули воротники гимнастёрок, с наслаждением вдыхая освежающую прохладу, веявшую снизу от ручья, который был виден впереди. Справа пустынно белела песчаная дорога, а слева под насыпью, накалённой зноем, виднелась исковерканная крыша и пестрел сетчатыми тенями разросшийся сад.
Владимир сидел по-молодецки, сдвинув пилотку со смоляных волос, и в глазах его светилось не что иное, как бесцеремонное мальчишеское тщеславие и пренебрежение жизнью.
Стоял знойный предыюльский полдень, напитанный млеющей хвоей и раскалённой смолой. Неугомонно трещали кузнечики, и весь сад, объятый полуденной ленью, слепя лучами солнца, тоже был переполнен их звоном.
Владимир чувствовал, как накалило солнцем голову и спину, не охлаждённую землёй, и ничто иное его не волновало. В благостном изнеможении откинулся он в тень малинника, и в сознании в продолжении минуты поочерёдно возникали картины неведомой ему Германии, виденной лишь на довоенных фотографиях.
Здесь, на бугре, был недавно вырыт ход сообщения, и по нему боевой расчёт вошёл в прохладный окоп, где артиллеристы по двое лежали возле закопченного алюминиевого котелка, доверху набитого медовыми сотами, и, видимо, по-будничному завтракали. На расстеленной плащ-палатке навалены лоснящиеся помидоры, пупырчатые огурцы, лиловые головки лука.
Только из окопа стали видны за изгородью палисадника дом с оштукатуренным низом, белённая известью стена, испещрённая тенями яблонь, и крыльцо, обвешанное плющом, - всё то, что остро отозвалось в неостывшем ещё мозгу.