Если на всём свете вдруг бы остановились часы
– знаете, куда бы я пошёл? Я пошёл бы на ток1
и узнал
время у косачей! У косачей нет часов. Но время они
знают. Точно знают, хоть и определяют его на глазок.
Косачам время подсказывает глаз. Темень в лесу
ещё тьмущая, в деревне только первые петухи орут, а
у косачей подъём на крыло. Что-то увидели их глаза в
тёмном небе: пора на ток песни петь. Солнце ещё
глубоко за краем земли, а косачи знают — пора!
Пришёл их косачиный час.
Четыре весны я ходил слушать первую косачиную песню. И вот что у меня получилось. Беру
первое попавшееся число – 29 апреля. В этот день в 1962 году первый косач запел в 3 часа 31
минуту, в 1963 году – в 3 часа 35 минут, а в 1964 – в 3 часа 30 минут, в 1965 в 3 часа 34 минуты.
Четыре года – и чуть ли не минута в минуту!
И вот пятая весна 29 апреля. Обычная весенняя ночь, привычный весенний рассвет. Всё как
всегда. 3 часа 30 минут: сейчас запоёт косач! А косач не поёт… Три часа сорок минут, а косачи
молчат! Что же случилось? Но вот, наконец, знакомое бульканье, будто кто-то горло полощет –
запел. С опозданием на 20 минут!
Наверное, это молодой косач, объясняю я сам себе, опыта у него ещё нет. Или лодырь –
проспал положенный час. Да и не просто ведь столько лет из утра в утро точно угадывать время!
Разок можно и ошибиться! Подумаешь – 20 минут!
Дома, греясь горячим чаем, я говорил: «Заржавела пружина в косачиных часах! На двадцать
минут отстали». И только сказал – слышу радио! «Говорит Москва. С добрым утром, товарищи!
Московское время шесть часов». А на моих – двадцать минут седьмого…
Мои часы подвели: стальные, удароустойчивые и водонепроницаемые! А косачиные – нежные,
невидимые, непонятные! – работают точно. Из весны в весну, из утра в утро. Теперь я спокоен: что
бы там ни случилось, вовремя кончится ночь, вовремя запоют косачи, вовремя поднимется солнце.
По Н. Сладков
С рассветом были мы уже на дороге к Рязани. Близ почтовой станции (не помню названия деревни) расположили мы свой табор для полдневания. Раскинутые по лугу бесчисленные палатки, табун коней, оглашающих воздух ржанием своим, зажжённые костры, многолюдство, пестрота возрастов и одежд, немолчное движение — всё это представляло зрелище прекрасное, но могло ли это зрелище восхитить нас? Я пошёл с несколькими помещиками и купцами прогуляться по деревне. Когда мы подходили к станционному дому, возле него остановилась колясочка: она была откинута. В ней сидел — Барклай-де-Толли. Его сопровождал только один адъютант. При этом имени почти всё, что было в деревне, составило тесный и многочисленный круг и обступило экипаж. Смутный ропот пробежал по толпе… Немудрено… Отступление к Москве расположило ещё более умы против него; кроме государя и некоторых избранников, никто не понимал тогда великого полководца, который с начала войны до бородинской отчаянной схватки сберёг на плечах своих судьбу России, охваченную со всех сторон ещё неслыханною от века силою военного гения и столь же громадною вещественною силою. Но ропот тотчас замолк: его мигом сдержал величавый, спокойный, холодный взор полководца. Ни малейшая тень смущения или опасения не пробежала по лицу его. В этом взоре не было ни угрозы, ни гнева, ни укоризны, но в нём было то волшебное, не разгадываемое простыми смертными могущество, которым наделяет провидение своего избранника и которому невольно покоряются толпы, будучи сами не в состоянии дать отчёта, чему они покоряются. Мне случалось видеть, как этот холодный, спокойный, самоуверенный взгляд водил войска к победе, как он одушевлял их при отступлении (из-под Бауцена и окрестностей Парижа, когда мы в первый раз подходили к нему). Русский солдат, всегда недовольный ретирадами, не роптал тогда, потому что, смотря на своего предводителя, уверен был, что не побеждён, а отступает ради будущей победы.
День был ясный, коляска стояла под тенью липы, урвавшей на улицу несколько густых сучьев из-за плетня деревенского сада. Барклай-де-Толли скинул фуражку, и засиял голый, как ладонь, череп, обессмертенный кистью Дова и пером Пушкина. При этом движении разнородная толпа обнажила свои головы. Вскоре лошади были готовы, и экипаж исчез в клубах пыли. Но долго ещё стояла толпа на прежнем месте, смущённая и огромлённая видением великого человека.
– знаете, куда бы я пошёл? Я пошёл бы на ток1
и узнал
время у косачей! У косачей нет часов. Но время они
знают. Точно знают, хоть и определяют его на глазок.
Косачам время подсказывает глаз. Темень в лесу
ещё тьмущая, в деревне только первые петухи орут, а
у косачей подъём на крыло. Что-то увидели их глаза в
тёмном небе: пора на ток песни петь. Солнце ещё
глубоко за краем земли, а косачи знают — пора!
Пришёл их косачиный час.
Четыре весны я ходил слушать первую косачиную песню. И вот что у меня получилось. Беру
первое попавшееся число – 29 апреля. В этот день в 1962 году первый косач запел в 3 часа 31
минуту, в 1963 году – в 3 часа 35 минут, а в 1964 – в 3 часа 30 минут, в 1965 в 3 часа 34 минуты.
Четыре года – и чуть ли не минута в минуту!
И вот пятая весна 29 апреля. Обычная весенняя ночь, привычный весенний рассвет. Всё как
всегда. 3 часа 30 минут: сейчас запоёт косач! А косач не поёт… Три часа сорок минут, а косачи
молчат! Что же случилось? Но вот, наконец, знакомое бульканье, будто кто-то горло полощет –
запел. С опозданием на 20 минут!
Наверное, это молодой косач, объясняю я сам себе, опыта у него ещё нет. Или лодырь –
проспал положенный час. Да и не просто ведь столько лет из утра в утро точно угадывать время!
Разок можно и ошибиться! Подумаешь – 20 минут!
Дома, греясь горячим чаем, я говорил: «Заржавела пружина в косачиных часах! На двадцать
минут отстали». И только сказал – слышу радио! «Говорит Москва. С добрым утром, товарищи!
Московское время шесть часов». А на моих – двадцать минут седьмого…
Мои часы подвели: стальные, удароустойчивые и водонепроницаемые! А косачиные – нежные,
невидимые, непонятные! – работают точно. Из весны в весну, из утра в утро. Теперь я спокоен: что
бы там ни случилось, вовремя кончится ночь, вовремя запоют косачи, вовремя поднимется солнце.
По Н. Сладков